«У меня не было ни одной зацепки, ни одной подсказки. Во многих романах затрагивалась тема аборта, но нигде не сообщалось подробностей, как именно это происходит», — пишет известная писательница Анни Эрно в своём романе «Событие». Это книга о том, как она делала нелегальный аборт во Франции в 60-е годы, когда медицинское прерывание беременности было не только запрещено, но и угрожало и женщине, и врачу тюрьмой.
Тема аборта долгое время была табуирована везде: в литературе, в кино, в общественных дискуссиях. Власти многих стран думали, что законодательный запрет абортов магическим образом приведет к повышению рождаемости, и раз за разом сталкивались с тем, что подобные запреты приводили только к расцвету рынка подпольных абортов и повышению женской смертности. Из-за действий властей женщины решались на отчаянные и страшные процедуры, чтобы избавиться от нежелательной беременности: пили токсичные таблетки и травы, проводили аборты вешалками и спицами в антисанитарных условиях, искали каких угодно врачей и повитух, ничего не зная об их компетентности.
Этот тяжелый опыт поиска выхода из отчаянного положения до определенного момента не так часто проявлял себя в искусстве (как и многие другие «женские темы»). Мы собрали подборку текстов писательниц разных годов и стран, в которых опыт нежелательной беременности и подпольного аборта был бы описан честно, жутко и откровенно. Пока современная российская власть опять пытается цензурировать женщин и их высказывания, запрещая «выставлять беременность в негативном ключе» или «пропагандировать аборты», мы продолжаем бороться за своё право как на репродуктивную справедливость, так и на репрезентацию нашего опыта. Ограничение доступа к аборту всегда будет приводить только к описываемым в этих фрагментах событиям: благодаря писательницам мы в полной мере можем теперь представить, как это было.
Вашему внимания представляются фрагменты из произведений Анни Эрно, Екатерины Бакуниной, Людмилы Улицкой, Марины Степновой, Тони Дитлевсен.
Подборку составила координаторка ФАС, писательница Дарья Серенко
Екатерина Бакунина, «Тело», 1933 год. Переиздано — soyapress
Екатерина Бакунина — забытая писательница и критик первой волны эмиграции, уехала в Париж в 1923 году. Её романы «Тело» и «Любовь к шестерым» вызвали неоднозначную реакцию других писателей и критиков. Письмо Бакуниной называли слишком «бабьим», откровенным и физиологичным, практически «порнографией».
Переоткрыли и заново издали писательницу только в 2023 году — и её тексты, наконец, зазвучали невероятно уместно и современно. В романе «Тело» героиня, уже родившая одного ребенка (и вынужденная выйти замуж из-за этой беременности), решается на аборт.
***
Из нелюбви к мужу, сознания ответственности за судьбу ребенка и чувства самосохранения я не позволяю себе иметь детей. Но тело мое создано для воспроизведения жизни. Совершенно сложенное, здоровое — оно, несмотря ни на что, осуществляет свое назначение. Тогда над ним, как над распластанной лягушкой, совершается вивисекция. В позе, исключающей всякий стыд, женщина лежит перед посторонними, и тупая ложка хирурга скребет ей внутренность. Это больно, но больней и страшней совершаемое при этом изнасилование души.
«Петроний умирал блаженно», — думаю я, теряя сознание, слабея, холодея, с меркнущим взглядом. Издалека, еле слышно доносится голос: «В клинику везти поздно». О ком это? Да это я умираю. Но мне не страшно, я беспредельно слаба и совсем равнодушна к происходящему. Становится все холодней и темней. И вдруг наступает полная тьма, как при обмороке или наркозе. Я проваливаюсь в сон без сновидений. Такою бывает смерть.
Потом полумрак. С ужасным истощающим усилием я только что приподняла веки. Вию было так тяжко их подымать. Шевельнуться не могу. Голова, как гора. Глаза опять закрываются… Снова темно… Мыслей еще нет… Время не существует.
Но вот пробуждается сознание. Я вижу и слышу. Надо мной незнакомое лицо. «Ну вот и хорошо! Проснулась? Выпейте-ка вот это!» Рука осторожно с ложки вливает мне в рот горькую пахучую жидкость. Хочется запить, но, как немая, я лишь шевелю губами… Больше ничего не могу, не хочу… Спать, спать…
Ожив, я узнаю, что у меня была сильная потеря крови. Позвали ближайшего врача — военного доктора Федора Сергеевича Костылева. Он сделал больше, чем требовал долг врача, — ходил за мной как сиделка. И не только он, но и жена его, Александра Семеновна. Всё это и многое другое я узнаю от мужа и няни. Вере в это время два года. Когда она начинает шуметь, у меня разбаливаются от слабости виски, но шум доставляет мне радость, и я её не останавливаю. Она катает по комнате каретку с куклой или устраивает из стульев поезд и дудит в игрушечную трубу, роняет на пол игрушки, бегает, топает, кричит…
Анни Эрно, «Событие», 2000 год, на русском — no kidding press, перевод Марии Красовицкой, 2021
Анни Эрно — французская писательница, лауреатка Нобелевской премии 2022 года, одна из самых известных авторок в жанре автофикшн.
В романе «Событие» героиня находит свои девические дневники 40 лет спустя: там она описывает свой опыт нелегального аборта в 1963 году во Франции, где процедура была под строгим запретом и для врачей, и для женщин. Во время Второй мировой войны и правительства Виши аборт был объявлен «преступлением против государства»: женщинам грозила смертная казнь. Позже наказание смягчили до тюремного заключения на срок от одного до пяти лет и огромного штрафа. В «Событии» героиня в отчаянии бродит по городу в поисках врача, который разделит с ней этот риск.
***
На следующее утро я легла на кровать и осторожно ввела спицу во влагалище. Я пыталась найти шейку матки, но как только становилось больно, останавливалась. Я поняла, что сама не справлюсь. Собственная беспомощность приводила меня в отчаяние. Гордиться было нечем. «Никак. Ничего не выйдет. Плачу. Не могу больше».
(Возможно, мой рассказ вызовет гнев или отвращение; возможно, меня обвинят в дурном вкусе. Но опыт, каким бы он ни был, дает неотъемлемое право его описать. Нет недостойной правды. И если я не расскажу об этом опыте всё до последнего слова, я лишь помогу скрывать ту реальность, в которой жили женщины, и встану на сторону мужского доминирования.)
После этой неудачной попытки я позвонила доктору Н. Сказала, что не хочу «сохранять это» и что навредила себе. Это была неправда, но я хотела, чтобы он знал: я готова на всё ради аборта. Он велел немедленно прийти к нему. Я подумала, что он собирается мне помочь. Он принял меня молча, с серьезным лицом.
Осмотрел меня и сообщил, что всё в порядке. Я заплакала. Он сидел за столом, опустив голову, в смятении. Я подумала, что он всё ещё сомневается и может уступить. Он поднял голову: «Я не хочу знать, куда вы пойдете. Но вы должны принимать пенициллин, восемь дней до и восемь после. Я выпишу вам рецепт».
Выходя из кабинета, я ругала себя за то, что упустила свой последний шанс.
Надо было добавить слез, больше умолять, лучше передать свое отчаяние, и врач уступил бы моему желанию сделать аборт. (Так я думала долгое время. Возможно, ошибалась. Только он смог бы сказать.) По крайней мере, он не хотел, чтобы я умерла от заражения крови. Ни он, ни я ни разу не произнесли слово «аборт». В языке ему не было места.
(Прошлой ночью мне снилось, что я снова там, в 1963-м, ищу способ сделать аборт. Проснувшись, я поняла, что во сне вернулась в то самое состояние подавленности и беспомощности, в котором жила тогда. Книга, которую я сейчас пишу, показалась мне безнадежной затеей. Как во время оргазма на мгновение вспыхивает ощущение «вот оно», так воспоминание об этом сне убеждало меня, что я уже, без усилий, получила в нем то, что пытаюсь найти при помощи слов, а потому мои попытки писать об этом бесполезны. Но сейчас чувство, которое я испытала при пробуждении, исчезло, и я снова не могу не писать.
Сон только укрепил мою уверенность в том, что это необходимо.)
<…>
Вернувшись в общежитие, я записала в дневнике: «Опять ждала Л.Б., под дождем. Впустую.
Я в отчаянии. Эта штука должна исчезнуть».
У меня не было ни одной зацепки, ни одной подсказки.
Во многих романах затрагивалась тема аборта, но нигде не сообщалось подробностей, как именно это происходит. Между моментом, когда девушка обнаруживала, что беременна, и моментом, когда беременной она больше не была, зияла пустота.
Я пошла в библиотеку и нашла в картотеке слово «аборт». Там были только отсылки к медицинским журналам. Я взяла два, «Медико-хирургические архивы» и «Журнал по иммунологии». Я надеялась найти практические указания, но там только и говорилось, что о негативных последствиях «криминальных абортов», а это меня не интересовало.
Чтобы не пропустить наши новые тексты, акции и наборы в кружки, подписывайтесь на нас в телеграме!
Людмила Улицкая, «Казус Кукоцкого», 2000 год
Людмила Улицкая — российская писательница, чьи романы часто исследуют судьбы женщин и их моральные дилеммы в советском и постсоветском контексте.
В романе «Казус Кукоцкого» она рассказывает о гинекологе Павле Кукоцком, чья жизнь переплетается с трагедиями пациенток — и всё это в эпоху, когда запрет абортов в Советском Союзе 1936–1955 годов и общественная стигма делали эту тему табуированной. Уголовной ответственности за аборт подлежали как врач, так и пациентка.
Вопреки этому, в стране была широко распространена практика нелегальных абортов (по некоторым подсчетам, с 1937 по 1940 год зарегистрировано более миллиона случаев).
***
Он видел этих женщин, которые приходили к нему с опущенными глазами, с дрожащими руками, прося о невозможном. В тридцатые годы, когда аборты были под запретом, он не раз рисковал, помогая тем, кто не мог вынести бремя материнства. Он знал, что за дверями его кабинета их ждут не только осуждение, но и опасность — подпольные операции, старухи с грязными спицами, отравы, которые калечили или убивали. И всё же он не мог отказать, хотя каждый раз это было как шаг в пропасть.
<…>
В те годы, когда закон душил женщин, загоняя их в подворотни к знахаркам, он не раз закрывал глаза на правила, выписывал направления, спасая их от смерти или увечий. Но каждый такой случай оставлял в нём след, как будто он сам держал в руках те проклятые инструменты.
Тове Дитлевсен, «Зависимость», 1967 год, на русском — no kidding press, перевод Анны Рахманько, 2021
Тове Дитлевсен — датская писательница, автобиографические тексты которой часто описывают уязвимость женского опыта в Дании 1940-х годов.
В романе «Зависимость», третьей части «Копенгагенской трилогии», она пишет об опыте нелегального прерывания беременности: аборты в Дании были строго ограничены и проводились подпольно, под страхом уголовного преследования и общественного осуждения.
Героиня едва не умирает, пытаясь вызвать у себя кровотечение, необходимое для разрешения на выскабливание. Этот эпизод становится катализатором её наркотической зависимости.
***
Я сижу перед белыми халатами в своем истрепанном плаще и с красным платком на шее. Все они смотрят на меня равнодушно и недоуменно: откуда у вас вообще мой адрес? Милая фру, на свете есть много женщин в худшей ситуации. Вы замужем, и у вас уже есть один ребенок. Вы ведь не хотите, спрашивает один из них, чтобы я делал что-то криминальное? Дверь вон там. Я опять плетусь к себе, униженная и несчастная, захожу к матери Эббе за Хэлле, дома безучастно ее кормлю, укладываю в кроватку и снова беру на руки.
<…>
Но найти таким способом врача для аборта — всё равно что отыскать иголку в стоге сена, и через несколько дней я сдаюсь. Я понимаю, что вступаю в гонку со временем, потому что после трех месяцев беременности делать аборт никто не согласится. По вечерам Лизе сложно поймать: после работы она проводит время со своим юристом. Оле вмешивать не хочется, ведь он разделяет мнение Эббе. Мужчины так далеки от моего мира — за пределами его границ. Они кажутся чужеземными созданиями, словно прибывшими с другой планеты. Им никогда не доводилось ощущать что-то в собственном теле. У них нет хрупких, уязвимых органов, где комочек слизи мог бы поселиться, словно опухоль, и жить своей собственной жизнью независимо от их воли.
<…>
Вы — мой последний шанс, всхлипываю я, скоро пройдет три месяца. Если вы мне не поможете, я покончу с собой. Такое многие обещают, отвечает он кротко и вдруг снимает очки, словно пытаясь получше меня рассмотреть. Послушайте, спрашивает он, а вы, случайно, не Тове Дитлевсен? Я подтверждаю, но не понимаю, будет ли от этого какая-нибудь польза. Я читал вашу последнюю книгу, говорит он, и она мне понравилась. Я и сам — мальчишка из Вестербро. Если вы прекратите плакать, произносит он очень медленно, то я, пожалуй, нашепчу вам один адресок. Он выводит на листке имя и адрес, и от облегчения я готова кинуться к нему на шею. Вам нужно записаться к нему на прием, говорит врач.
<…>
Я сижу в трамвае — он везет меня домой — и впервые испытываю страх. Почему всё в таком секрете и так сложно? Почему нельзя просто взять и удалить? Внутри у меня тихо, как в кафедральном соборе, — ни намека на то, что смертоносный инструмент только что проколол оболочку, которая должна была защищать то, что хотело жить против моей воли.
<…>
О сделанном я не сожалею, но в темных лабиринтах разума всё равно остаются слабые следы, словно от детских ножек по мокрому песку.
Марина Степнова, «Женщины Лазаря», 2011 год
Марина Степнова — российская писательница и переводчица.
В романе «Женщины Лазаря» (2011), удостоенном премии «Большая книга», она рассказывает о женщинах, связанных с выдуманным советским физиком-ядерщиком Лазарем Линдтом. Героиня пятой главы романа, девятнадцатилетняя Галина, пытается вызвать у себя выкидыш на поздних сроках беременности. Галина забеременела против своей воли — её силой привёз к Линдту приставленный к нему кгбшник.
Несмотря на то, что в романе описывается советское время после 1955 года (то есть аборт снова разрешён), она под давлением родителей и кгбшника выходит за учёного замуж и рожает ребенка.
***
— Ты б не смолила с таким пузом, дочка, — мимоходом посоветовала одна из тёток Галине Петровне и тут же поведала обществу леденящую душу историю про то, как одна девушка вот тоже курила беременная — тут последовало нагромождение нелепейших и дичайших подробностей, из которых Галина Петровна поняла только, что ребенок от табачного дыма может задохнуться прямо внутри, и его будут выковыривать крючками. С того дня она стала курить уже осознанно, дисциплинированно, по часам, будто принимала лекарство, единственно способное сохранить ей жизнь, никому уже, в сущности, не нужную, но все еще драгоценную. Крючки её не страшили — пусть. Лишь бы умер ребенок. Задохнулся, что угодно — но не появился на свет. Только не ребенок Линдта. Это было слишком несправедливо.
<…>
Одна ночь — одна пачка. Она бы выкуривала две, но её начинало рвать горькой желчной пеной, а ребенок и не думал задыхаться, жизнерадостно возился внутри, укладывался поудобнее — ручки под щёчку, глазки закрываем. Он, кажется, даже не мерз, хотя Галина Петровна уходила из курилки только к утру на заледенелых, синеватых, ничего не чувствующих ногах. И что вы думаете? Чудовище внутри неё было довольней некуда, а она сама даже не простудилась.
Чтобы продолжать работу, нам нужна ваша поддержка!
В 2024 году российские власти объявили нас «нежелательной организацией». Это значит, что людям в России теперь нельзя распространять наши материалы и донатить нам. Если вам важно то, что мы делаем, и вы хотите поддержать нас, вы можете подписаться на наш Патреон с зарубежной карты — это безопасно.
