Когда мы были маленькими, взрослые часто задавали нам сокровенный вопрос «кем ты станешь, когда вырастешь?». Мы и подумать не могли, что нам придётся стать в том числе координаторами антивоенного оппозиционного движения, что на некоторых из нас будут заведены уголовные дела, что сюжеты из исторических книжек про войны и диктатуры оживут и станут нашей тяжелой повседневностью. Большую часть нашей жизни мы прожили при Путине (а кто-то и вовсе всю жизнь с рождения), — и теперь уже мы стали теми самыми взрослыми, которые «не смогли свергнуть диктатора».
Активистки Феминистского Антивоенного Сопротивления в личных разговорах и чатах часто делятся друг с другом воспоминаниями из своего детства. Через эти истории раскрываемся не только мы сами, но и политические и исторические реалии нашей страны. Эти маленькие девочки ещё ничего не знают, но реальность из их воспоминаний полна политических предчувствий. Мы надеемся, что знакомство с нашими личными детскими историями немного очеловечит и оживит для вас образы наших координаторок, которые чаще всего вынуждены оставаться анонимными или в тени. Важно помнить, что за любым сопротивлением стоят живые хрупкие люди — и эти люди тоже когда-то были маленькими.
Саша Старость, координаторка психологического направления ФАС
У меня есть история про свитер, в котором объявляли путч и который является моей семейной реликвией.
Моя мама стала вести новости еще при совке: она увидела объявление и пошла чисто по приколу на прослушивание на роль, как это тогда называли, диктора в Останкино, — и её взяли.
В итоге в день путча она оказалась на смене и должна была брать интервью у священника, в связи с чем пришла в довольно скромном свитере. Дальше случился путч и нужно было, чтобы диктор объявила об этом в эфире, но моя мама была слишком молодая и ей не могли такое поручить, а другая крутая известная дикторша пришла на работу очень фривольно одетая. ёе быстро переодели в свитер моей мамы – и так этот свитер вошел в историю. Я его тоже потом носила.
Таня Газарян, координаторка ячейки ФАС в Северном Рейне Вестфалии
Мой папа — Сурен Газарян, ученый-биолог и эко-активист. Он уехал из России в 2012 году после того, как на него завели уголовные дела, связанные с «дачей Ткачева» и «дворцом Путина». Мне тогда было 11 лет.
В детстве мы с семьей много путешествовали: моя мама работала бухгалтершей и была довольно гибкой в графике работы, поэтому мы могли вместе ездить в папины экспедиции (его специализация — это летучие мыши). Мы жили в лесу в палатке, ходили в пещеры. Собственно через свою работу мой отец и пришел в политику: в местах, над сохранением и защитой которых он работал, стали происходить незаконные вырубки деревьев и стройки.
Начались митинги и протесты, он активно в них участвовал. Туда мы тоже иногда ходили семьей. Вот один из них, кажется, 2010 года в защиту Утриша. Мне 9 или 10 лет. Насколько я помню, митинг должен был быть возле кинотеатра «Аврора», но полиция всех протестующих переместила в сторону. Я болталась с плакатом возле самого кинотеатра и даже убегала от мента, который когда меня догнал, пытался подкупить билетами в кино! Помню, что мне было очень обидно, потому что в кино хотелось, но я знала, что нельзя соглашаться.
Фото, где я отбираю плакат, уже с другого митинга, и я, к сожалению, не помню точных обстоятельств. Из-за возраста я не знала многих деталей происходящего и только сейчас могу соотносить свои воспоминания с контекстом. Но митингов и взаимодействий с ментами в моем детстве было довольно много. Ближе к папиному отъезду (думаю после возбуждения первого уголовного дела и до возбуждения второго) менты стали появляться у нашего дома: то просто сидели в машине за углом улицы, то спрашивали у меня идущей со школы, где мой папа. Однажды летом мы вернулись с поездки на море и обнаружили, что дома кто-то был, — пропали ноутбуки, правда, без зарядок, и некоторые мамины украшения. Родители тогда вызвали полицию, но, естественно, никого так и не нашли. Позже в некоторых комнатах были обнаружены спрятанные устройства-прослушки. Через недолгое время мои родители перестали жить вместе по личным причинам и еще через какое-то время папа из-за угрозы ареста покинул страну.
Как ни странно, все происходящее ощущалось довольно органично. Думаю, я воспринимала его активизм как часть работы, потому что эти две сферы его жизни действительно сильно переплетены между собой. Пару лет после его отъезда политики в моей жизни не было. Мы с сестрой и бабушкой ездили иногда к нему увидеться — в Эстонию, Грузию, Германию.
В школе я никогда не отличалась прилежностью, но к ее концу у меня с учительницами, директрисой и завучем сформировалась взаимная нелюбовь друг к другу. Не знаю, насколько мое критическое отношение к системе сформировано детством, но многие вещи вызывали у меня абсолютное непонимание и злость. То, как меня и подружек отчитывали за «слишком прозрачные вызывающие рубашки», или приходящие во время уроков военные и священники, марширование строем к 9 мая и пение гимна, требования писать в сочинениях то, что положено, а не то что я действительно думаю.
Когда в 2022 началась полномасштабная война я сразу стала волонтерить и помогать беженкам из Украины, а также присоединилась к группе активисток, которая позже стала ячейкой ФАС в Северном Рейне Вестфалии.
Лично для меня важно быть в ФАС, потому что феминистская оптика необходима для антивоенного движения. Мир без войн невозможен без гендерной, а также без экологической и экономической справедливости.
И я верю, что этот мир возможен.
Хотелось бы сказать той маленькой себе и другим девочкам, которым часто бывает нелегко: Ты не одна. Мир не справедлив — и тебе это совсем не кажется! Оставайся собой и делай то, что считаешь правильным. Я верю в тебя и я горжусь тобой.
Дарья Серенко, координаторка кампейнинга и кружков ФАС
Я росла в семье военного, поэтому вокруг меня было непрекращающееся 23 февраля — военный гарнизон, фотки на танке, красивые и не очень мужчины в форме. Мой папа был самым красивым — похожим на агента Малдера. Мама выглядела как голливудская актриса. Мы жили возле тайги: я помню траву выше своей головы и тучи мошкары, заслоняющие солнце. Потом мы переехали в Сибирь.
В моей детской мифологии Ельцин был моим дедом. Вокруг меня особо не было бабушек-дедушек, так что кто-то из семьи, видимо, пошутил так про Ельцина, а я запомнила. Когда Ельцин в новогоднем обращении сказал «я устал — я ухожу», я очень переживала, что деда уволили. Было его как-то жалко. Путина возненавидела тогда именно поэтому — он был вместо деда и с ним определенно что-то было не так. У меня даже есть детское воспоминание, как я писала у подъезда дома мелом «Путин — дурак» в дни его восшествия на престол. Меня за это мощно отругали.
Еще помню, как в пять лет меня взяли на танцы в ансамбль «Солнышко» и как мой первый танец был почти антивоенным — я играла аистенка. Это был дуэтный номер под советскую пацифистскую песню 1984 года «Аист на крыше — мир на земле». Танцевала я — и взрослая девочка лет 16-ти. В какой-то момент она должна была поднять меня в поддержку на вытянутых руках, пока я делала ласточку. Было очень высоко и страшно, но слова этой песни сильно впечатлили меня тогда и врезались в голову навсегда:
Люди, прошу я, потише, потише, войны пусть сгинут во мгле, аист на крыше, аист на крыше, – мир на земле.
Той маленькой Даше я сказала бы: прости меня, мира не будет, войны пока не сгинут во мгле, и тебе нужно быть сильной — и ты будешь очень сильной и очень смелой, чтобы выдержать все это. Я тебя люблю.
Вика Привалова, координаторка и фандрайзерка ФАС
Я родилась в Сибири, в маленьком городе Нижневартовске, в типично женской семье: мама, бабушка и тётя. Маленький сибирский город — это серое, безликое место, состоящее из многоэтажек, куда люди приехали на заработки или были сосланы за политическую позицию, а потом остались строить город. Иногда я смотрела на всё это и думала: зачем мы вообще здесь? Можно же было родиться в Москве. Но мои родственники оказались в Сибири именно из-за ссылок и миграции в Западную Сибирь на заработки. Наверное, уже тогда, идя в школу при минус сорока, я в каком-то смысле становилась активисткой против таких температурных условий.
Я рано столкнулась с бедностью, харассментом, буллингом, а также с чувством, что я «чужая». Особенно остро это проявилось, когда мы по природоведению ездили в поселение к хантам, и там я впервые увидела оленей и коренных жителей. Вернувшись домой, сказала маме: «Мы же совсем по-другому выглядим. Почему мы вообще здесь? Это же не наше место». Так я узнала, что в Сибири можно было оказаться не по своей воле.
Мне кажется, что само рождение девочкой уже делает тебя активисткой. В школе я постоянно спрашивала, где женщины-правительницы, художницы, царицы. Почему их нет в учебниках? Я обожала Клеопатру и злилась, что в программе почти нет поэтесс, только Цветаева и Ахматова. На занятиях в художественной школе я всё время доставала учительницу вопросом: «А где женщины-художницы? Ведь если есть я, то и они должны быть».
Я всегда думала, что политика — это не мужчины в телевизоре, а тот факт, что моя мама, мать-одиночка, получала на меня 300 рублей в месяц «на еду». И ты с самого детства это осознаешь. Этого хватало дважды сходить в магазин скромно, мы называли это «без фруктов»: крупа, масло, хлеб и картошка. И всё. Так и живешь месяц. Политика для меня всегда была не абстракцией, а чем-то, что напрямую определяет, есть ли у тебя еда, тепло и возможность летом поехать к бабушке.
Дома о политике говорили часто. Бабушка, беларуска, ругала Москву и много критиковала сначала Ельцина, потом Путина. Телевизор всегда работал: я слушала дебаты, смотрела шоу «Куклы», в 90-е ещё можно было наткнуться на открытую критику государства. Денег не хватало, еду приходилось считать, и я даже однажды нарисовала для мамы пачку «своих» банкнот, чтобы хоть как-то решить проблему. Но детство было пронизано не только бедностью, а чувством большой, тревожной страны, где всё время что-то происходит.
В школе мы каждый год вспоминали погибшего выпускника Серёжу, он умер на чеченской войне, и я всё время спрашивала: как так, почему вообще идёт война? Это же только в книжках! Потом была лодка «Курск», а я всё лето провела у бабушки в Курске, мы смотрели новости и плакали. Бабушка проклинала чиновников. Потом были взрывы, «Норд-Ост», страх метро, имя Политковской, разговоры о Старовойтовой. Убийства 90-х, пропавшие люди, маньяки по НТВ, новости всегда были пугающими.
В такой среде конечно задумаешься о том, что-то точно не так. Потом я отчетливо помню, когда услышала песни Цоя и тогда вообще что-то щелкнуло: я точно должна что-то предпринять, менять, создавать и жизнь должна невероятным образом развернуться и я уеду и буду как-то невыразимо интересно жить. Собственно, так и получилось, наверное.
Было всё, и крутая работа, и вынужденная миграция, и активизм.
Моя принадлежность к ФАС важна для меня потому, что я чувствую себя частью потока, частью сообщества феминисток, где каждая делает свой вклад. Я вижу эту работу как системную и структурирующую пространство вокруг нас. В детстве многое встало на свои места, когда я впервые услышала слово «феминистка» и прочитала «Слабый пол». Потом были другие тексты и исследования, но шок от осознания, что ты просто родилась девочкой — и тебе уже ничего нельзя — остался. Ты с самого начала вынуждена терпеть насилие, харассмент, унижения. И что даже есть отдельное слово «феминистка» для тех, кто не согласен терпеть.
В ФАС я чувствую себя на своём месте, среди своих. Это сообщество помогает не сойти с ума и примиряет с тем ужасом, который творится в мире. Я делаю, что могу, и это согласуется с моими ценностями.
Если бы я могла что-то сказать себе маленькой, я бы сказала: с тобой всё нормально. Просто мир людей болен. Или я бы просто обняла себя маленькую. И, пожалуй, этого было бы достаточно.
Чтобы продолжать работу, нам нужна ваша поддержка!
В 2024 году российские власти объявили нас «нежелательной организацией». Это значит, что людям в России теперь нельзя распространять наши материалы и донатить нам. Если вам важно то, что мы делаем, и вы хотите поддержать нас, вы можете подписаться на наш Патреон с зарубежной карты — это безопасно.
